Любитель мудрости Иван Балацкий – о методически воспроизводимом беспокойстве
В этом году на 21 ноября выпал Всемирный день философии – праздник, напоминающий о ценности неисчерпаемого философского знания. В честь этого корреспондент «ЗН» пофилософствовал с многомудрым студентом 4-го курса направления «философия» АлтГУ Иваном Балацким, который не только рассказал все самое интересное о философии, но и дал совет тем, кто только хочет начать ее изучать.
– Иван, давай начнем с определения: что такое философия?
– Есть несколько определений понятия «философия», самое известное восходит к греческим словам «любовь» и «мудрость», но мне нравится несколько другое определение, данное Мартином Хайдеггером, которое не противоречит этимологическому: методически воспроизводимое беспокойство. Если раскрывать его, то оно конгениально любви к мудрости, потому что если вспомнить «Диалоги» Платона, главный концептуальный персонаж которых всем известный Сократ, то в одном из диалогов он пытается дать некоторую дифференциацию знания и вспоминает слова своей наставницы Диотимы. Она делила людей на три категории: знающих, что они знают, незнающих, что они не знают, и знающих, что они не знают. Последние представляют из себя именно философов, потому что знание о своем незнании есть сосредоточение противоречий и беспокойства, которое заставляет философа осуществлять движение по направлению к этой мудрости, которая в рамках философского дискурса никогда не достижима.
– Почему философия – мать всех наук?
– Античная философия представляет собой синкретическое и недифференцированное образование, в пределах которого сосуществуют различные типы «исследовательских программ» – зачатки физики, биологии, математика, метафизика. Только в дальнейшем, по мере специализации знания, науки движутся в сторону обособленного существования. И матерью всех наук философия является из-за того, что в ней они какое-то время имплицитно содержались и затем выкристаллизовались из нее. Если математику сейчас называют царицей всех наук, то философия в качестве матери наук оказывается в довольно грустном положении, потому что дети в конечном счете покидают мать. Сейчас это два мало соприкасающихся друг с другом дискурса, философский и собственно научный.
– А зачем вообще изучать философию? Многим кажется, что это что-то далекое от жизни…
– Это вопрос с подвохом. Здесь можно ответить в прагматистском ключе, что из философии следуют некоторые компетенции, soft skills, которые связаны, например, с владением речью, тренировкой ума, логического аппарата и так далее. Но в философии такое однозначное толкование – вульгарный жест. Поэтому на этот вопрос я бы ответил «незачем», потому что философия, как и искусство, в целом бесполезна, а все бесполезное, как известно, прекрасно. Думаю, если мы возвратимся к изначальным представлениям о философии или вообще к каким-нибудь философским определениям, которые сейчас даются в академическом дискурсе, философии как мышлении об универсальных основах бытия, мышлении о натурфилософских предпосылках науки, то мы из этого можем вывести прикладное предназначение философии как осмысление науки вообще, чем по большому счету занимались позитивисты, начиная с Огюста Конта: если раньше философия была «служанкой богословия», то теперь она становится «служанкой науки» и отныне занимается осмыслением научных выводов, разрабатывает научные методологии, что показательно в случае с постпозитивизмом, логическим позитивизмом и другими. Философию можно назвать способом антропологической демаркации, то есть одним из таких феноменов, которые мы могли бы назвать специфически человеческими.
– Философом рождаются или становятся?
– Тоже двоякий вопрос. Если мы откроем, например, «Метафизику» Аристотеля, то в ней он с самого начала говорит: «всякое человеческое существо по своей природе стремится к знаниям», и с этим не согласиться невозможно. Думаю, все в рамках базового университетского курса философии читали Карла Ясперса, который говорил о детской философии, когда ребенок задает метафизические вопросы и когда всякое человеческое существо с самого своего рождения по своей структуре, можно сказать, стремится к трансценденции: мышлению за пределами окружающего нас мира. В какой-то степени это так – у каждого человека, знающего о своей смерти, о своей историчности, есть определенная предрасположенность к задаванию смысловых вопросов. Но философ, как я уже говорил, человек, методически практикующий это беспокойство, доводит эту крупицу философскости до максимума, потому что человек, как правило, убегает от этих беспокойных вопросов, а задача философа постоянно их воспроизводить, при этом без надежды на ответ. В философии редко можно получить ответы. Поэтому я считаю, что предрасположенность к философии есть в каждом человеческом существе. Но если говорить о философии как о постоянно воспроизводимой практике, то нет – это уже требует дополнительных усилий, можно даже сказать, второго философского рождения, к которому приходит далеко не каждый философ.
– Важнейшее философское понятие: парадигма. Что это такое и почему она так сильно влияет на развитие общества?
– Парадигму можно понимать в широком и узком смысле. В широком смысле это набор аксиоматических предпосылок эпохи, набор теорий, которые ее определяют. В узком смысле это некоторый набор аксиом, теорий, предпосылок, из которых разворачивается актуальный для конкретной эпохи, для конкретного исторического этапа перечень научных исследований, практик. Особенность парадигмы в том, что она сугубо исторична, то есть рано или поздно она исчерпывает свой потенциал: внутри этого набора предпосылок накапливаются противоречия, нерешенные проблемы, которые парадигма уже неспособна устранить самостоятельно, внутри себя, и в этот момент происходит научная революция – на смену старой парадигме приходит новая. Это можно экстраполировать и на всю человеческую жизнь. Если мы обратимся, например, к «Словам и вещам» Мишеля Фуко, то он в них описывает эпистемы как некое историческое априори – то, что дано до опыта. Когда в парадигме накапливаются противоречия, она меняется на другую парадигму, яркий пример – смена классической механики на релятивистскую. Вообще, парадигмы в философии меняются постоянно. Если мы говорим о нашем дискурсе, то классическая парадигма в один момент, примерно с Артура Шопенгауэра, начала заменяться другой парадигмой, которую называют неклассической философией со множеством ее подразделов: философия жизни, интуитивизм, персонализм, экзистенциализм и другие «измы», которые уже исходили из других оснований.
– В чем разница между постмодерном и метамодерном?
– Метамодерн не единственное, что появилось после постмодерна: были постпостмодерн и множество других исторических конструктов, созданных для описания нашей «самобытной эпохи». Проблема заключается в том, что у людей, особенно философов, есть желание диагностировать симптомы, связанные с его собственной эпохой, находясь в ней же самой. В исторической методологии есть термин «аберрация близости», который предполагает, что человек, погруженный в конкретную историческую эпоху, не может осознать и осмыслить ее в полной мере. Он находится в той самой парадигме, о которой я рассказал ранее, которую он не может осмыслить в полной мере, потому что он двигается в русле тех же самых предпосылок, которые он пытается осмыслять, – и это большая проблема. Так вот, в основе метамодерна, насколько мне известно, лежит некоторое представление о том, что кризис, который был сопряжен с постмодерном, должен быть преодолен, но не за счет возвращения к модернистским идеалам в чистом виде, а благодаря сопряжению в рамках одной культуры идеалов модернизма и постмодернизма. Это такое витание между искренностью и наивностью модерна и иронией и деконструкцией постмодерна. Если мы посмотрим на слово «метамодерн», то в нем содержится платоновский термин метаксис, который предполагает отсутствие диалектического снятия: в рамках гегелевской философии есть тезис и антитезис, происходит их синтез, в котором наследуются родовые черты друг друга, поэтому синтез выступает общим понятием для своего тезиса и антитезиса. А вот метамодерн отказывается от этого синтеза, он говорит, что в нем будет прагматический идеализм, умеренный фанатизм, искренняя ирония – предполагает эклектическое смешение черт постмодерна и метамодерна.
Здесь возникает подозрение, что метамодерн представляет собой внутреннюю стратегию для постмодерна, а постмодерн в классическом своем варианте определяется как кризис метанарративов. Есть еще один нюанс – огромное количество интерпретаций термина «постмодерн», вокруг него ведется множество исторических споров. Поэтому мне кажется, что попытка метамодерна высветить новую культурную стратегию не выходит за пределы постмодернистского дискурса, потому что метание между иронией и искренностью подразумевает неполноту искренности. Уже нет возможности вернуться к той искренности, которая была в рамках модернизма, она моментально превращается в свой эрзац. В общем, из-за аберрации близости и неопределенности терминов дать четкий ответ крайне сложно.
– На какие философские вопросы нет ответов?
– На все. Философия иногда мыслится по аналогии с развитием научного знания. Только если в науке есть осмысление полученных знаний и есть процесс накопления этого материала, то философия вообще не аккумулирует знания, то есть мы ни на шаг не продвинулись дальше, чем, например, античные физиологи. Этому есть причина: философия не может быть помыслена как некая единая процессуальная устремленность к какому-то знанию, предполагающая коллективную работу. Один философ описывал такую картину, что если бестолковый человек будет руководствоваться хорошим методом, то он сможет выкроить добротный кирпич, который вставит в стену общего научного знания, а философ так сделать не сможет, потому что философия – дело глубоко личное. Поэтому мы не можем сказать, что Аристотель, набравшись у Платона его открытых истин, чем-то дополнил их и шагнул дальше в философском познании. Нет, Платон говорил о фундаментальных проблемах, которые беспокоили именно его, Аристотель – о своих, как и все остальные философы. Так продолжается и по сей день. Самих философских вопросов существует множество: свобода воли человека, существование Бога, предназначение человека, смысл жизни… Таких вопросов – невероятное количество, и я считаю, что ни на один из них еще не было дано исчерпывающего ответа, потому что каждый философ, по сути, начинает все заново. Редко бывает, что мыслитель дополняет чью-то концепцию своими идеями. Можно даже вспомнить «проклятые» вопросы Федора Михайловича Достоевского, которые можно отнести к художественной редакции философских вопросов: «Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить?» или действительно ли «Счастье всего мира не стоит одной слезы на щеке невинного ребенка?».
– Что посоветуешь тем, кто только хочет начать изучать философию?
– Хоть многие философы недолюбливают учебники, но они, по моему мнению, имеют смысл, потому что всегда должен быть проводник, который заведет тебя в философское пространство, задаст концептуальную рамку, которую ты сам по мере чтения аутентичных текстов будешь заполнять. Поэтому в качестве учебника я мог бы посоветовать «Историю западной философии» Реале и Антисери. Второе – «Диалоги» Платона. А вот Аристотеля, наоборот, не стоит, особенно «Метафизику», потому что он может сильно обжечь и отбить желание заниматься философией на всю жизнь, а то и две. Третье – «Утешение философией» Боэция, которого называли последним римлянином. Но фундаментальная моя рекомендация: если вы открываете книгу и вам очень неинтересно, скучно, то вы можете ее отложить и попробовать позаниматься современными философами. Тут могу посоветовать работы словенца Славоя Жижека. Он шутливый, смешной философ, больше ориентированный на масскульт, говорит о кино, идеологии и других вещах.
Факт
Любимые философы Ивана Балацкого: Фридрих Ницше, Мартин Хайдеггер, Мишель Фуко, Жак Деррида, Василий Васильевич Розанов
Мстислав ВЯЗАНЦЕВ
Фото Дмитрия ГЕРАЙКИНА
