Государственный судэксперт Минюста России Екатерина Прайзендорф о судебной психологии
До сих пор ученые не могут дать четкого ответа на вопрос: почему люди совершают преступления. В условиях глобальной цифровизации характер преступлений, конечно же, меняется. Но факт остается фактом – закон нарушался всегда. В этом материале «ЗН» вместе с судебным психологом старшим преподавателем кафедры клинической психологии АлтГУ Екатериной Сергеевной Прайзендорф решила разобраться с корнем проблемы – психологическим процессом преступления.
– Екатерина Сергеевна, пока что вы единственный судебный эксперт – психолог в Алтайском крае и Республике Алтай. Предлагаю начать разговор со специфики вашей профессии.
– Существует две формы применения психологических знаний: государственные судебные эксперты и работники негосударственных судебных учреждений. Я государственный судебный эксперт. В каждом регионе при Министерстве юстиции функционирует лаборатория судебной экспертизы, в нашем случае Алтайская лаборатория судебной экспертизы. Судебная психологическая экспертиза – это основной инструмент применения психологических знаний в судопроизводстве. Мы, как государственные судебные эксперты-психологи, участвуем в уголовных, гражданских процессах и делах об административных правонарушениях. Наша работа делится на два основных направления. Первое: экспертиза живых лиц, включая посмертную оценку психического состояния. В этом направлении мы исследуем индивидуально-психологические особенности обвиняемых, юридически значимые эмоциональные состояния (например, аффект), способность потерпевших понимать характер действий и оказывать сопротивление (в частности, по делам об изнасиловании), а также психическое состояние самоубийц. Второе направление: экспертиза информационных материалов. Здесь мы анализируем различные аспекты дел об экстремизме, терроризме и коррупции, а также дела о нарушениях половой неприкосновенности несовершеннолетних в интернете, материалы о побуждении к суициду и материалы, наносящие вред здоровью и развитию детей.
– По первому образованию вы клинический психолог, но почему, окончив психфак АлтГУ, вы решили уйти в другую стезю: юриспруденцию. Эти, казалось бы, совершено разные области связаны друг с другом?
– Да, изначально я психолог, и это, кстати, одно из важных требований к тому, чтобы стать государственным судебным экспертом: должно быть базовое психологическое образование. На самом деле, если говорить о сфере моих профессиональных интересов, я всегда любила две больших области: клиническую и юридическую психологию. Они даже между собой перекликаются. Моя первая курсовая работа была посвящена судебно-психологической экспертизе. Всегда интересно, что происходит с психикой людей, когда они делают что-то противозаконное. Психологическая наука достаточна многогранна, выделяют различные отрасли психологии, среди которых юридическая и клиническая психология. И даже в рамках юридической психологии намечают разные направления: криминальная психология, судебная психология, пенитенциарная психология, психология следственных действий и др. В данном ключе судебная психологическая экспертиза – часть судебной психологии.
– Какие дела чаще всего попадают к вам на экспертизу?
– Нормативно-правовая база запрещает нам разглашать эти сведения, все очень серьезно и секретно. Мы даже не можем говорить о том, какие методы используем, это закрытая информация. В нашем регионе судебно-психологическая экспертиза – направление сравнительно новое, но уже сейчас крайне востребованное из-за большого количества преступлений, требующих привлечения специалистов-психологов. Сейчас основная часть моей работы в Алтайской лаборатории судебной экспертизы сосредоточена на втором направлении – психологическом исследовании информационных материалов. Это прежде всего дела, связанные с секстингом и преступлениями против половой неприкосновенности, а также дела об экстремизме, терроризме, коррупции, побуждении к суициду – часто через интернет и распространение деструктивной информации, воздействующей на детей. Еще такой момент: раньше такие экспертизы можно было делать и в частных учреждениях, но сейчас все уголовные дела идут только в государственные судебные учреждения.
– Вопрос, волнующий меня больше всего: разве действительно психически здоровые люди могут совершать преступления?
– Да, это может быть преступная установка. В рамках криминальной психологии как раз изучают психологию и типологию личности преступника. Одним из процессов, влияющим на формирование преступной установки, могут быть заболевания. И тогда вообще могут решаться вопросы о недееспособности человека. Например, мужчина совершал определенные действия против половой неприкосновенности в отношении ребенка, а экспертиза показала, что он недееспособен, допустим, у него шизофрения, и он в состоянии заболевания не осознавал характер преступления. Но в подавляющем большинстве люди совершают преступления осознанно, понимая последствия, поэтому часто и предпринимают попытки скрыть свои действия.
– Какие психические расстройства могут служить смягчающим обстоятельством?
– На самом деле это достаточно широкий спектр. Ключевая идея здесь в том, могло ли расстройство влиять на осознание того, что делаешь. Могла ли быть у преступника саморегуляция? И поэтому чаще всего психиатрами и клиническими психологами описываются различные заболевания, в том числе шизофренический спектр расстройства личности, который может быть связан с преступлением. Но я бы не сказала, что расстройства смягчают обстоятельства. Исключение составляют лишь доказанный экспертизой аффект или недееспособность. В первом случае применяются другие санкции, возможно, без лишения свободы. Во втором предусмотрено принудительное лечение, а не тюремное заключение. Важно подчеркнуть: физиологический аффект смягчает наказание, но не освобождает от ответственности.
– Возможно ли такое, что обвиняемый не помнит о своем преступлении?
– Конечно. Как феномен – это отдельный вид экспертизы эмоционально значимых юридических состояний: «Я совершил это преступление, потому что не мог его не совершить». Выявляется физиологический, патологический эффект. Если человек длительно пребывает в какой-то психотравмирующей ситуации, то ресурсы его психики заканчиваются, и он может что-то сделать. Как пример, жертва, находящаяся в заложниках, может убить своего насильника. И тогда квалификация этих преступлений разная и санкции по ним разные. Если за убийство дадут семь лет, то в таком случае могут дать условный срок и человек останется на свободе. Поэтому очень многие преступники стараются, скажем так, симулировать, что они были в аффекте. Но это уже достаточно легко проверяется.
– Как вы проверяете наличие психического отклонения у преступника?
– Все начинается с судебной экспертизы, причем она не может возникнуть сама по себе. У следствия возникает вопрос, на который затруднительно найти ответ, и только тогда назначается судебная психологическая экспертиза. Но это назначают реже. Если мы говорим о вопросах дееспособности, определении психического здоровья преступника, то это комплексная экспертиза специалистов разных профилей. Допустим, когда мы говорим о преступлениях против половой неприкосновенности, то проводят комплексные психолого-психиатрические и сексологические экспертизы, где клинический психолог, психиатр и сексолог определяют, а что вообще с этим мужчиной, осознавал ли то, что он делал, или нет. Также мы делаем комплексные экспертизы совместно с лингвистами, устанавливая речевые цели общения: зачем человек что-то пишет ребенку. Соответственно, целый комплекс определенных методик, методического инструментария используется для того, чтобы выявить вот эти возможности определения адекватности, неадекватности, дееспособности, недееспособности.
– Существует ли какой-нибудь способ остановить душевнобольных людей от совершения преступлений?
– К сожалению, здесь бы я ответила, что нет. У нас достаточно низкий уровень психологической культуры в обществе. Многие люди, испытывающие выраженные симптомы психических заболеваний, не обращаются за помощью и остаются недиагностированными. Профилактика преступлений, связанных с серьезными психическими расстройствами, возможна только при своевременном лечении. Однако, как правило, о наличии заболевания мы узнаем лишь во время проведения комплексной судебно-психолого-психиатрической экспертизы.
– Этическая сторона вопроса: общество всегда, как правило, сочувствует жертве и стоит на ее стороне. Но как же тогда выносить заключение беспристрастно?
– Обязательный принцип работы государственного судебного эксперта – безоценочное отношение. Для эксперта преступник – объект исследования, вне зависимости от того, ужасный ли он преступник, рецидивист, или это десятилетняя девочка, которая оговаривает своего папу. На самом деле уже достаточно проработаны эти моменты по мотивации оговоров, они для нас явны, и мы об этом и пишем в заключениях. Но! Приговоры психологи не выносят, наша компетенция – подготовить экспертное заключение, где будут отражены фактические данные о специфике деятельности психики вот этого конкретного человека. Другими словами, наша экспертиза – лишь одно из доказательств, оно не самое главное. Судья учитывает всю доказательную базу.
– Бывали ли случаи в вашей практике, когда суд сомневался в результатах экспертизы и требовал ее повторного проведения?
– Ну да, конечно. Часто бывает такое, когда результаты экспертизы вызывают сомнения. Тогда и правда назначают повторную экспертизу, но проводит ее уже другой человек. И он, как вы понимаете, может ошибаться. Человеческий фактор – одна из существенных проблем в нашем деле.
Софья ПРОТАСОВА
Фото из личного архива героя
