«Она дышала, как дышит белая гвоздика в черной фарфоровой вазе…» Такой образ родился во время творческого вечера корреспондента «ЗН», а в нашем случае – поэта Анны Загоруйко в «Лавке букиниста». Он прошел 22 февраля, аккурат после дня рождения газеты. Символично: имя-палиндром и дата-палиндром… Но аншлаг (кому-то пришлось слушать стоя) был, конечно, не поэтому, причина более явная и объяснимая: Анна – настоящее юное дарование с настоящими зрелыми стихами.
В каких-то строках утонченно женственная, где-то – своенравная и даже отчаянная, Анна неожиданно напомнила Зинаиду Гиппиус, ее «Два ответа: лиловый и зеленый, / Два ответа, и они одинаковы…» Только Анины два ответа: белый и черный. Белый – потому что ее стихи преисполнены человеческим теплом, светом, который исходит, как водится, от людей добрых и восторженных. Черный – потому что где белый, там неизбежно черный, то есть боль и страдание, прожитые и отлитые в рифмы. И в этой естественности, кажется, сокрыт поэтический дар нашей Ани – один из слушателей, увлекшись стихотворными чувствами, изливаемыми виновницей торжества, даже подумал, что она поэт уже в буквальном смысле взрослый, а, следовательно, и признанный. Вот такой комплимент: стихи Ани старше ее самой в два раза!
Надо думать, это связано с биографией поэта, из которой можно выстроить тетраду: Барнаул – Томск – Санкт-Петербург – Барнаул. Родившись в Барнауле, Аня окончила томский Гуманитарный лицей, год проучилась в Санкт-Петербургском госуниверситете на филологическом и вернулась сюда, где появилась на свет. Такое коловращение жизни, представляется, и сделало из девочки, всем сердцем любящей стихи, девушку, всем сердцем их пишущую. Важно и другое: небывалая для Аниных лет книжная наполненность, когда рука об руку с Данте (ее «Многоквартирный дом») шагает и Кафка (стихотворный цикл о насекомых и гадах), и Лермонтов («Медленный танец»), и кто только не: от античных поэтов до современных классиков. Аня будто бы опредмечивает чувства, борется с творческим хаосом, рождая из него словесную гармонию, где трагикомическое доходит до предела – и становится трагическим, а затем рассыпается звонким смехом. И вот слушатель уже по одну сторону с говорящим – разделяет ее восторженную боль, а затем так же весело смеется вместе с нею над житейским – или жизненным? – фарсом.
Уверены, поэт еще не раз заявит о себе. А потому – удачи и таких же понимающих, разделяющих любовь к слову читателей и почитателей. С дебютом, Аня!
Аркадий ШАБАЛИН
РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ
Ненавидеть тебя больше или меньше всех,
от нервов так опростоволоситься,
ждать у моря не кораблей, а погоды,
и в штиль беспокоиться –
значит просто любить тебя больше,
чем может позволить рифмованный стих.
На листьях смоковницы галлы выросли,
и гусей упекли в каталажку
за нарушение режима тишины.
Ожидание войны в грязи и оттепели –
в твоей богатой бедности не прорежется лилия,
стыда не ведая. Моя рука в твою одетая
где?
– моя римская разрушенная империя!
похорони меня на своих же руках,
если пьяной приду в каблуках –
сохрани равнодушие в лицах Януса.
В одну Лету войдем мы однажды,
и дважды, и знаю, что послеоднажды:
мы же взрослые люди, к чему делать вид,
забывать о гранатовых винах,
петь? для чего обернулся, Орфей,
ответь! упекая до царства теней,
в тень подаешь эскапел,
и там в центре готовится яма,
и смокву, говорят, пересадят.
Только улица к улице
в новой легенде столкнется,
и умрет Персефона как смертная
в новой эре с другими титанами,
где Эней не покинул Дидону,
и в крови моей не было Рима,
но пока — весь мой Рим разрушен
в переписке недавнего времени.
***
В твоей тёплой руке
мирно спит беспокойное сердце.
Мерно снег выпадает
как терция новой зимы.
Мне ещё нет и года,
тянуть карусель — рановато,
и улыбка-щедрота
дугою пошла из семьи.
Нежно хлопья седые
ложатся поверх одеяла,
за душою — душа засыпает
в горячей крови под шумок.
Со стиральной машинки
слетает цветная пиала,
оттого моих слез
не отмоет простой порошок.
Бедовать — не хворать,
выбиваясь из детской кроватки,
я гляжу в голоса,
что плывут между парою штор.
Скоро биться начну —
под ребром закипает лампадка,
чтобы выйти к весне
на подтаявший мраморный двор.
